Сцена номер 0.
Пока идут титры на фоне жизни колорадских жуков крупным планом, голос за кадром:
“Совсем не интересно: 1) уважают ли мэтры советско-российской рок-панк-музыки историческую правдивость этого фильма;
2) украл Серебренников или у него.
Индифферентна художественная ценность всего фильма «Лето» overall. Просто я получил удовольствие от его просмотра и точка.
Тех, кто до сих пор считает, что Цой жив, наверняка покоробила непохожесть и «ненашесть» корейского корейца Ю. Мне это, как вы уже поняли, тоже по…
Искренне порадовался за Рому Зверя. Он — афигенный актер и настолько телегеничен, что должен был сыграть в большом кино уже давно.
Видно, что последние сцены доснимались без этапированного режиссера. Как-то все подвисло там в конце. Выезжало чисто на фанатском наслаждении моментом. Но зато теперь мы знаем как выглядит монтаж на тюремном компьютере не подключенном к Тырнету.
Рад, что Кирилл вышел на относительную свободу и… дальше личный разум переносит в собственное КИНО:”
Сцена 1.
Первокурсников пригнали на картошку. Сидим в чистом поле на рюкзаках. Нам сказали, что жить будем здесь и, как истинные железнодорожники, делать это будем в вагонах. При этом, в поле не пахнет ни единой рельсинкой. Но нам по барабану. Точнее по гитаре. Мы горланим «Где твои 17 лет», «Гоп-стоп», «Помнишь девочка», «Нинка как картинка», «На колыме, где тундра…», «Извозчика», «Жеребенка» уххх…
Я уже в цене. Уже поступают заявки от разных девушек и даже от мадемуазель-замдеканши… Нет, не на мурку. Она хочет «Старика» или на худой конец «Соседку».
— Извините, — говорю, — но этот репертуар для костра и сопровождающих его обжиманок.
— А я приду, — обещает закаленная бальзаковская леди.
Вдруг на окраине поля зашевелились деревья. Словно в Парке Юрского Периода, по лесопосадке явно пёрло чудище. И вот оно показалось: рельсоукладчик пришёл к нам и наклал между стогов полоску ржавеньких рельсов. Через час по ним прикатили плацкартные вагоны. Чуть позже подъездную часть рельс монстр… забрал и скрылся в чаще!!!
Сцена 2.
Вечер. С высоты полета современного дрона это могло бы выглядеть так:
Отряд чокнутых юных партизан вместо отправки пассажирского поезда под откос, угнали его в лес, используя собственные рельсы. Вечером они развели языческий костер, дабы отпраздновать добычу.
Итак, человек 150 сидят в многослойном кругу. Поёшь, никого не видишь и только хлопки из темноты… Немногим позже, на студвеснах, я узнал, что на «большой» сцене все примерно так же: чтобы артиста было хорошо видно, нужно напрочь выколоть ему глаза софитами. Разница лишь в том, что на сцене к тебе не прижимается… педагог. Тридцатипятилетняя старуха, которой, вполне возможно, суждено марать твою зачетку, сидит спиной к твоей спине. И ты чувствуешь как твоя диафрагма физически резонирует с её нутром. Тепло. Прикольно. Хорошо.
Кстати, она же это еще днем просила:
«Пахнет наволочка снегом,
Где-то капает вода,…»
Внеезапно… Из темноты на двадцать градусов реплика:
— Чувак, а давай Цоя!
— Простите, не знаком. А кто это?
— Ээээ… Чо он сказал? Не знает?
— Нет, чувак, не знаю.
Считая вопрос исчерпанным, размял подушки пальцев и затянул для тепленькой спинобабули: «Плесните колдовства….
В хрустальный мрак бокааааала…»
— Не, — прервала беспардонность, — ну Кино-то знаешь, а?!
Я почувствовал, что все 360 градусов слушателей ощутили себя так: им ещё хорошо, но в кедине каждого вдруг появился досадливый маленький камушек: «он… не знает… Цоя»
— Да отъебись ты от него! — возразили на сорок пятом градусе, — Чувак итак тебе классику пластинками выдает. Чё те тут, музыкальный автомат что-ли?
Сцена 3.
Половину «картофелесборщиков» прямо на третий день скосила диарея. Все на картошке, а «говнюки» прыгают по полкам, бегают «серить документы» и… поют. Днём! Солнце! Поезд никуда не пойдёт! На соседней верхней полке двое, хихикая, притворяются под простыней единым целым. На моем бурлящем животе лежит гитара. И весело и тяжело. Уже давно не могу перекричать орущий плацкарт:
«Как дядя с тётей Томою боролись в детской комнате,
Как дядя тетю Тому поборол…»
Вдруг все резко замолкают и только я на весь вагон в гордом одиночестве по инерции что есть мочи:
«…Потом качаться начали, измазались, испачкались,
И дядя мне подушку распороооол».
Глядь, а по коридору идет замдеканша. Тишина такая, что слышно как белки прыгают по ржавой крыше. Останавливается напротив моего торчащего из-под простыни… грифа. Называет мою фамилию «, на выход!»
— А можно через туалет?
«Ну прямо детсадовская сцена получилась» — бубнило отравленное чрево, пока я выходил под фырканье «коллег».
Скорая дочная
Дочка встречает с работы на лестничной клетке. Из глаз — ручейки. В руках — мои тапочки. — Пап, я собираю тебя в больницу…
Сцена 4.
Штабной вагон. Никого (все же на картошке!) кроме нас с унтер-мутер. Сижу. Она подходит ко мне близко-близко: «Ну… Что ты… В штанишки наложил? Тебе ж поди и нечем уже, — её рука легла на мою грудь (а не наоборот — это важно!), между нашими глазами оставалось сантиметров двадцать, — Не бзди, студент, сейчас я из тебя человека делать буду…»
Сказав столь страшные слова, она гибко распрямилась, легко и плавно достала из дорожного шкафчика не что-нибудь, а пластинку. И вложила её не во что-нибудь, а в проигрыватель. В допотопном монодинамике зазвучало вступительное «ширк…», «ширк…»
Ещё до первых аккордов замдеканша вышла из вагона. Вышла навсегда. Вышла, как обманувшая всех и себя проводница. Сошла с бездвижного угнанного поезда, оставив меня на всю жизнь наедине вот с этим:
«Среди связок
В горле комом теснится крик,
Но настала пора,
И тут уж кричи, не кричи.
Лишь потом
Кто-то долго не сможет забыть,
Как, шатаясь, бойцы
Об траву вытирали мечи…
…Эй! А кто будет петь,
Если все будут спать?
Смерть стоит того, чтобы жить,
А любовь стоит того, чтобы ждать…».
Сцена 5.
Я в двухэтажном поезде на нижней полке в iTunes-е смотрю «Лето». С верхней свешивается дочка и спрашивает:
— Пап, а кто это поёт? Не Баста?
О! Она еще не знает Цоя!
PS
Мой Телеграм-канал