Фураги

До сих пор могу с точностью 80% нарисовать таблицу из пяти колонок:
1) номера квартир хрущевской пятиэтажки, где я рос,
2) фамилии жильцов,
3) их странности,
4) состав семьи на момент моего там произростания,
5) самые яркие события в их кирпичной жизни…
Всего около сотни судеб. Можно никуда из этого треснувшего дома не уезжать, никого больше в жизни не встречать, а писать только про моих соседей детства. И этого занятия хватило бы на всё то, что скрывалось под загадочным маленьким плюсиком, который ставят после цифры 18.

В общем, жила средь нас одна семья — «интеллигенция». Только потооом я узнал, что у этого слова ещё и ксенофобский синоним есть. А тогда… Не любили мы их почему-то. Чистенькие. Худенькие. Работящие. Муж и жена. Жили. Выглядели. Разговаривали как… городские. Семки не грызли. Капусту не гнали. Самогон не квасили. Наоборот? Да тьфу, короче, нелюди. Продали они однушечку в нашем доме — видно чувствовали, что не в системе. Купили дачу со срубом и давай из него настоящий дом делать. Пацанами мы бегали к ним пакостничать. То заборную доску оторвем, да назад вставим, чтоб потом лазить клубнику тырить, то гору песка строительного с землей сравняем.

А парочка приходила после этого к нам на детскую площадку с лукошком оставшихся после налета ягод и угощала нас же. Святые люди?! Святыми они стали после боя одного.

Но сначала про Саньку Вьюгу. Это так девчонку звали. Все, кто её знал, считали, что парней, неизменно постарше и из крутых, было у неё одновременно штук двадцать. Каждый из считавших хотел бы хоть разик побыть двадцать первым. Не было в ней красоты и стати, но была фигура, рост, пронзительный голос и какое-то неуловимое, никем, ничем и никогда не подтвержденное бл...ство.

Веяло от нее словами, толкование которых мы узнавали много позже из газеты «Спид-инфо». Она была на два класса старше, практически баба уже. Почему-то именно меня Санька всегда норовила поприветствовать громко и противно: «Дим-дим-дим-дииииииим!» Как ципленка какого-то звала. Хотя, я наверное и был тогда еще циплёнок. Завидев меня, Вьюга включала свой позывной даже из лодочки-качельки из-под лапищ какого-нибудь бугая в парке. В общем, я всегда подозревал в ней садистские наклонности и по понятным причинам не мог ответить взаимностью.

Однажды группа, в которой я играл, выступила на разогреве у кассеты «Bad boys blue». Дискотека понеслась и очень начинающие музыканты неспеша стали сворачивать провода и паковать любимые гитары.
— Дим-дим-дим-дииииииим! — звонко пропел никогда не сулящий радости восторженный голос. Перегнувшись через край сцены, в мою сторону тянула с танцпола длиннющую шею пьяненькая Вьюга. — Димочка, а пойдем танцевать!

То было приглашением на казнь. Чувствовалось, что первые же секунды нашего танца станут отсчетом последних минут моей едва подернутой творчеством жизни. Один из её татуированных кавалеров подойдёт к нам и вежливо попросит убрать мои поганые клешни от Санькиной талии, засунуть их обе в одну мою ж..пу и выйти на улицу подождать его «есть разговор».

Но вышло ещё интереснее. Несколько секунд, пусть нетрезвое и крупное, но ведь девичье и сформировавшееся тело прижималось к пусть безвольному, но телу пацанячьему. А потом, даром что силища в ней была ого-гошная, Вьюга толкнула меня так сильно, что бежал я от неё задним ходом метров двадцать. Затормозить удалось только в центре танцующего круга. Опаньки! Круг тот состоял из «фураг». Это такие бледные… Это такое… Как бы вам сказать… Сообщество индивидов носящих связанные из махеровой шерсти головные уборы («бабайки») летом, зимой, дома и в клуб. На этом комичность описания данной организации заканчивается. Фураги — это отморозки, авторы всех городских преступлений, зачинщики и победители всех подростковых драк. Следовательно, если ты зашел в круг танцующих фураг, значит недавно доктор сказал тебе, что ты неизлечимо болен. Или что тебя бросила сучка неблагодарная. В любом случае тебе всамделешный п...ц. Но не сразу. Ты обязан, если не чмо, дождаться конца дискотеки на улице и там принять достойное групповое себяубийство.

Почему-то мне не пришло в голову сбегать попрощаться с родителями. Вместо этого я просто стоял на улице и смотрел как счастливые парочки выпархивают из зычно скрипящих клубных дверей, весело украшают ротики новогодними огоньками сигарет и убегают в туман беспокойных снежинок. В здании перестало бУхать. Хохочущего народу прибывало.
Наконец-то (!) показалось несколько махеровых голов. Как это обычно бывает, ко мне подослали совсем юного фуражонка, задача которого была одна: путем непрекращающегося докапывания получить от меня затрещину. Тогда с криком «мальца бьют» включится бесконечная накрутка все новых и новых обвинений: «Ты чо примолк», «ты чо базаришь» и прочий быдло-набор.

Как только подосланный плюнул мне на пальто, боднул в живот, перехватив вязаную фуражечку в руку, замахнулся ботинком в голень, чьи-то сильные руки подняли его и отнесли за тумбу-клумбу. Над тумбой остатки партийного лозунга провозглашали «Слава…» — дальнейшая часть надписи, вместе со штукатуркой, была утеряна навсегда. Под ней стоял, держа в одной руке запрограммированного на пинки воздуха фуражонка, Славка. Славка! Спортсмен. Одноклассник. Друг.

В тот вечер я ощутил силу искусства. Молва разнесла случай о попавшем в «фуражный круг» «музыканте» и… Впервые за много лет, на площади «Слава неизвестно чему и кому» против махеровой чумы встала какая-то другая сила. Я сразу понял, что это были «спортсмены» — те загадочные парни и девчонки, которые давно уже ходят в единственную в нашем городишке спорт-школу. А открыли эту школу те самые «отщепенцы» — муж и жена. Мастера спорта легкой атлетики, дипломированные выпускники областного института физкультуры.

Такие противостояния, разумеется, быстро и «чиста на базаре» не останавливаются. Дискотечным вечером было решено, что фураги должны разобраться со спортсменами в другом нелюдном месте через три дня. По прогрессивной схеме «все на всех без всяких правил».

В километре от окраины города, между мусорной свалкой и леспосадкой, собралось чуть ли не тысяча человек. Сотни полторы “фураг”, около полста «спортсменов» и еще куча «болельщиков» обоего пола.
В условиях однополярного мира, истосковавшиеся по кулаковчесанию фураги остались верны своим тактическим принципам: выпустили вперёд армию молодняка. Конечно, столь масштабный исход молодежи не мог остаться незамеченным взрослыми и через тридцать минут звонких и глухих ударов, эхом разлетающихся над тлеющей свалкой, на горизонте показались ментовские мигалки.

Эх… Фуражата тогда все-таки успели сильно пострадать. Они лезли ото всюду с какими-то штуками похожими на заточки. Оставалось их бить до потери координации, а некоторых и сознания. Многих, очень многих увезли на скорых. Но зато они, когда оклимались, поняли, что нет никаких «фураг». Есть чмошные махеровые пижоны, которые, случись чего, тебя сдадут аж до капельницы и до кровавого кашля. И до грустных, очень красных глаз маминых. Когда очнешься на больничной койке и давай лихорадочно вспоминать: сколько же мне лет-то? Кажись десять… Бл...а! Десять всего!

Постепенно, мода на «фураг» начинала сходить на «ой, неееет». Защищенный спортсменами, я начал позволять себе «жизнь на полную катушку»: ходил по улицам нашего городка практически в любое время суток и даже... начал встречаться с девчулей на класс моложе. Для неё я был мужик практически. Сказал в кино, значит в кино, без базара. Возвращаемся мы, как-то, из кина. А фонари гаснут прямо за нами. Каждый как дождется пока мы с ним поравняемся, погодит еще чуток, пока мы дальше прошаркаем по гололедице, а сам пууук и... гаснет. ЧуднО! Девчуля, значит, спрашивает меня: «А правда, что ты с Санькой Вьюгой мутил?!» Я опешил, взглянул сверху вниз на ее лицо пока еще освещенное непогасшим фонарём. Мне вдруг показалось, что ответь я ей «Да, конечно, так мутиииил, аж мутно всё вокруг было», она зауважала бы меня еще сильнее (хотя куда уж). В общем, в тот момент я посчитал, что подобострастное лицо это нужно, вместо ответа, поцеловать. Собрался с духом, взял её за драповые плечи, сделал котячий взгляд, со скоростью пули, абсолютно беззвучно натренированным специально для таких случаев вдохом втянул в себя по самый желудок скопившиеся на морозе сопли, и... Из какой-то подворотни, украшенное алкогольным акцентом, прозвучало историческое: «Дим-дим-дим-дииииииим!» Не дождавшись нашего прохода, фонарь, тот что помогал не промахнуться мимо девчулиных губ, наплевав на мартовский романтизм, погас, с..ка. В нахлынувшей темноте, мы услышали продолжение Вьюгиной речи: «Чо, Дим, гуляшь?»

Через несколько лет я навестил свой городишко с портфелем, в парфюме и шляпе. Иду и произвожу инвентаризацию: вот этот мост через железку скоро совсем развалится. Вот тут та же лужища, в которой умещается отражение мэрии целиком. Вместо автобусов — копейки-маршрутки. На весь тридцатитысячник одна новая пятиэтажка при мне была практически сдана. Но комиссия, говорят, сочла её слишком яркой. Дом разобрали прямо до котлована. Мы еще плавали по нему на собранных из палет плотах и зачем-то соревновались кто больше наловит головастиков. И вот теперь, кажется, сдали вторую версию этого дома. И появилось одно яркое новшество — по всему городу пролегла серебристая творчески украшающая собой каждую улицу, каждый двор современная, технологичная, однозначно временная... газовая труба. Ослепленного эдакой красотищей, оглушенного воспоминаниями о спортивных ребятах и о выросших фуражатах, меня, как всегда неожиданно и, как никогда, приятно окликнула ОНА:
— Дим-дим-дим-дииииииим!

От стайки лузгающих семки хмурых, перепачканых мазутом вчерашних фураг, а ныне осмотрщиков вагонов отделилась огромная бабища в фуфайке, в валенках, о золотых зубах, в махеровой бабайке. Санька Вьюга! На рябом, отекшем лице её было написано: «Ну чо, вернулся из заграниц своих? А я тя ждалаааа. Нук иди ко мне потискаю...»

По моим расчетам, ей тогда было 22 года.